Болотная площадь как проявление гражданского идеализма. Карнавализация протеста. Выборы в КС

Болотная площадь как проявление гражданского идеализма

Flash version 9,0 or greater is required

You have no flash plugin installed

Click here to download latest version

Роман Попков: Здравствуйте! Сегодня нашу программу веду я, Роман Попков. У нас в гостях Юрий Сапрыкин. Журналист, шеф-редактор компании «Рамблер-Афиша», человек, который известен в протесте, который популярен и к мнению которого прислушиваются многие. Вот о протесте мы сегодня и поговорим.

Смотрите, как раз год назад произошла эта забавная рокировка Путин — Медведев. И многие считают, что именно она спровоцировала Болотную. Люди были возмущены цинизмом, возмущены тем, как их развели. Многие оплакивали в душе свои четырехлетние надежды по поводу Медведева.

Вот год назад это произошло. И теперь самое время поразмыслить над тем, с чем нам пришлось иметь дело на протяжении всего года: что это был за протест? Я вот недавно понял, что в нем не было ничего социально-экономического. Скорее, его можно назвать духовным протестом — протестом оскорбленного человеческого достоинства.

Так ли это, на ваш взгляд? И если так, то это сила или слабость протеста? Ведь люди выходят не за колбасу, не за то, что есть какой-то кризис неплатежей. Просто они унижены. А вы как думаете?

Юрий Сапрыкин: Вы совершенно правы в том, что эта история последнего года не продиктована никакими тяжелыми условиями жизни и не носит слишком уж материалистического характера. Люди, называющие это «революцией норковых шуб», конечно, сильно сгущают краски.

И все же это движение, в котором участвуют в основном те, кому не приходится переживать из-за того, что детей нечем кормить или в магазине нечего купить. У них есть время и возможность задуматься о том, в достаточной ли мере учитываются их интересы в нашей политике, насколько они являются хозяевами в собственной стране и значит ли хоть что-то их мнение.

Словом, все это вещи, свойственные уже зрелому политическому сознанию. Это не бунт голодных домохозяек, которые стучат крышками кастрюль. И в этом отличие его от событий 20-летней давности — как 91-го, так и 93-го года, когда, при всем благородстве порыва в защите тех или иных политических институтов, драйв этому движению придавало то, что в магазинах элементарно царила пустота. В 91-м году людям не нужно было объяснять про ухудшающиеся условия жизни или растущие тарифы ЖКХ. Тогда просто была полная катастрофа.

Я нашел вчера на одном сайте запись обращения ГКЧП, и та тональность, в которой она выдержана, — это тональность апокалипсическая. То есть наша страна стоит на пороге полной катастрофы, вот-вот прольется большая кровь, и так далее.

Я помню, с каким чувством я слушал все это 19 августа 1991 года. Это ничуть не казалось мне каким-то диким — напротив, вполне адекватная оценка ситуации, которую все чувствовали. Но для одних ГКЧП олицетворял надежду на выход из этой ситуации, а для других это был знак окончательного оформления этой катастрофы, без надежды на то, что что-то изменится к лучшему.

Нечто похожее было и в 93-м году, когда обездоленные, лишившиеся работы и социального статуса люди вышли на защиту политического института, который, как им казалось, как-то учитывает их мнение, — демократически избранного парламента.

РП: Советской власти?

ЮС: Ну да, советской власти в том виде, который она приобрела в перестройку. Советской власти, избираемой прямыми, демократическими выборами.

А сейчас ничего этого нет. Сейчас мы говорим только о состоянии политических институтов, только о недостатках выборной процедуры, судов, правоохранительных органов и так далее. А самое главное — о чувстве выкинутости из политики, когда за тебя все решают и еще машут перед носом какими-то бумажками, говорящими о том, что ты проголосовал вовсе не так, так ты проголосовал.

Это восстание не тех, кто выкинут из жизни, а тех, кто выкинут из политики. Очень характерно, кстати, что спустя полгода оно приобрело именно такие формы: вместо весьма аморфной массы, которую мы видели на Болотной и для которой долго не могли придумать термина («креативный класс», «образованные горожане»), мы наблюдаем парад политических микросообществ, всевозможных политических сил, которые очень четко оформлены как в смысле идеологии, так и в смысле атрибутики.

Ничего подобного невозможно было представить год назад. То есть все силы, выкинутые из легитимной политики, так или иначе объединились и оформились в борьбе за право своего голоса, в борьбе за право представительства.

РП:  Имеет ли такой протест шансы на победу? Смотрите, какая получается ситуация. Люди стоят на Сахарова, на Болотной, в других местах. Ясно, что оратор скомандует: «Митинг завершен!» — и он завершится. Люди не прижаты к стенке. Они понимают, что дома у них семеро по лавкам не сидят голодные, что жизнь после митинга будет продолжаться, так или иначе.

Получается, люди не готовы быть решительными в своей борьбе. У них есть своя личная, вполне благополучная жизнь. Не является ли это слабостью протеста, определенным изъяном?

ЮС: Это не то чтобы слабость, а данность, с которой надо как-то жить и не тешить себя напрасными надеждами. Действительно, наверное, был момент в декабре, когда ситуация могла пойти по более радикальному сценарию. И глядя на то, что пишет сейчас Лимонов о тех шансах, которые были упущены 10 декабря, нельзя не признать некоторую его правоту.

С другой стороны, сослагательного наклонения в истории не существует, и все случилось так, как случилось. В том, что люди пошли на Болотную, а не на площадь Революции, я не вижу никакого злого умысла Немцова или «Эха Москвы». Просто люди выбрали для себя тот сценарий, к которому они были готовы.

Да, не было значительного количества людей, которым хотелось в этот момент положить свои жизни, штурмуя Кремль. Зато было достаточное количество тех, кому хотелось каким-то мягким, ненасильственным образом выразить свое несогласие. Даже это было для них довольно смелым шагом и довольно серьезным поступком.

Я помню, что на эту самую Болотную, которую принято считать сейчас верхом соглашательства и конформизма, люди собирались, как на войну. Они совали друг другу телефоны адвокатов, списки необходимых вещей на случай задержания и так далее.

Для людей, у которых это была первая демонстрация в жизни (а таких там насчитывалось 90 процентов), это уже был весьма серьезный шаг. Боюсь, что на большее они были просто не готовы. И в случае какого-то силового и радикального сценария они просто не смогли бы понять, как им вести себя в ситуации кризиса власти или полного отсутствия властных институтов.

В общем, все случилось так, как случилось. И единственная правильная, на мой взгляд, стратегия сейчас — просто стоять на своем (в зависимости от того, что для тебя свое). Если тебя действительно волнует состояние полиции, суда и выборной процедуры, бейся в эту стенку — рано или поздно она пробьется.

А если тебе хочется какой-то движухи и веселья, то и для этого возможностей предостаточно.

Если тебе хочется скинуть Путина, то это задача посложнее. И хотелось бы в этом случае нарисовать какую-то перспективу: а что будет вместо него и чем эта ситуация будет лучше для большинства населения? Пока что даже вполне виртуальные и сложно подсчитываемые голоса этого большинства оппозиции завоевать не удалось.

А ведь те поводы, из-за которых люди начали выходить в декабре, никуда не делись. И это раздражение и недовольство состоянием политических институтов, рокировкой годичной давности, репрессивными законами и несправедливыми судами тоже никуда не делось. И во что оно выльется, предсказать довольно сложно.

Я точно знаю, что любой далеко идущий прогноз — мол, протест заглох, протест слился, все разбрелись по своим домам, теперь шесть лет все так и будет — весьма недальновиден, потому что всегда появляются на горизонте, выражаясь словами Нассима Талеба, черные лебеди, которых ты не можешь учитывать, и меняют ситуацию довольно радикально.

То есть ты никогда заранее не знаешь, что будет этим черным лебедем. Может, какой-то экономический кризис. Может, бойкот или отмена Олимпиады в Сочи. Единственное, в чем я уверен, — это в том, что мы вошли уже в довольно продолжительную зону турбулентности, в которой возможны самые различные сценарии.

И сценарий, что все сейчас успокоится и будет, как при дедушке (с 2002 по 2012-й), на мой взгляд, наименее вероятный.

РП: Протест — огромная тема, и мы непременно вернемся к ней во второй части программы. В ней мы затронем такой важный аспект оценки протеста, как его мнимая или подлинная карнавализация. Это популярная тема у блогеров, и мы обязательно поговорим о ней во второй части.