Писатели, детективы и власть

Как писать о полиции

ЛГ: Итак, полиция и милиция. Я откопал ваше давнишнее интервью и немножко процитирую. «Да, милиция наша, конечно, оставляет желать лучшего. В этом смысле она один из институтов, которые испортились за последние 20 лет. Больше, может быть, только чиновники испортились. И все про них известно. И потому, что они «крышуют» наркоторговцев, проституток, ларьки, палатки, а потом — больше, больше — и оказываются «оборотнями в погонах». Нам все это известно. С другой стороны, вам об этом часто, особенно в регионах, написать трудно». Вы разговариваете с писателями, да?

СУ: С будущими.

ЛГ: С будущими. «С другой стороны, вам об этом часто, особенно в регионах, написать трудно. Об этом трудно написать и в Москве. А написать об этом в книге в художественной форме можно. При том что это будет вполне прозрачно. Если хотите, я лично этого не люблю. Я не люблю прямых аналогий с живыми действующими лицами, но многие это делают». Есть такие аналогии в нынешней полицейско-милицейской среде? И вообще что там происходит?

СУ: Во-первых, у меня милиционеры, при том что у меня среди них есть друзья — и вполне уважаемые мной люди...

ЛГ: Там есть разные люди.

СУ: ...Да. В основном, правда, в системе уголовного розыска. Это люди, которые все-таки делают дело. Потому что я всегда в таких случаях говорю… Знаете, у нас любят всех огульно обвинять. Да, верно — конечно, «оборотни». Но представьте себе, что завтра на улицу не вышло ни одного милиционера и никто не откликается на звонок по «02».

ЛГ: Вам сейчас могут ответить: «Да мы сами справимся! Создадим народные дружины. Уж лучше мы сами, чем они нас потом будут бутылками из-под шампанского…»

СУ: Народные дружины уже были — в 1917 году. Все это кончается… Здесь я могу ответить известным выражением: «У того нет души, кто в молодости не был революционером. У того нет мозгов, кто в старости не стал консерватором». Поэтому (у меня, извините, уже, мягко говоря, средний возраст) я все-таки я пытаюсь разумно подходить к делу. А что касается милиции вообще, то она распустилась, как распустилось все остальное. Здесь я никаких особых открытий, видимо, не сделаю. Но вы меня спросили об аналогиях...

ЛГ: Да.

СУ: Во-первых, поначалу мне как-то не то чтобы везло, но, видимо, яркие люди проявляются раньше. Скажем, я не буду говорить о будущем, в смысле о дальнейшей судьбе такого человека, как Володя Рушайло (он дорос до министра, и были разные о нем мнения), но когда я с ним познакомился, он был старшим лейтенантом. И его чуть не выгнали из Московского уголовного розыска, из милиции. У него случилась неприятность. Он пожалел одного преступника, которого возили в институт Сербского на обследование. Когда его везли обратно (Рушайло с еще одним своим коллегой его сопровождали), он сказал: «Ребята, я в трениках. Дайте заехать переодеться. В тюрьме-то холодно». Они его пожалели и завезли домой. А он схватил в охапку ребенка и бросился к балкону. Единственное, что Рушайло с товарищем успели сделать, — это выхватить у него ребенка. А преступник прыгнул с балкона. Так вот, это я рассказываю о глубокой старине. Можете себе представить, Рушайло был старшим лейтенантом. Этот эпизод я в некотором роде описал в одном из своих романов. Такого рода истории (некоторые, далеко не все) давали толчок для какой-то интриги, для какого-то поворота и так далее… Я все-таки не зря проработал…

ЛГ: В «МК».

СУ: В «МК». И почти все это время — 12 лет — был судебным и криминальным репортером.

ЛГ: Можно ли сейчас, не меняя общей системы власти, что-то изменить в нынешней полиции? Мы видим, что происходит. Можно ли это сделать отдельно, не меняя систему в целом?

СУ: Нет, нельзя.

ЛГ: Почему?

СУ: Потому что полиция — это отнюдь не какая-то отдельная часть. Во-первых, тогда надо говорить хотя бы обо всей правоохранительной системе. Потому что в этом завязаны все. У меня как у писателя даже есть мечта. К сожалению, я всего лишь пишу детективы и на Достоевского, наверное, не тяну, но мне бы хотелось написать такой роман-исследование о том, что творится в душах людей, которые сознательно… Я не говорю о деле Ходорковского, там все понятно. Там даже, если вы помните, был скандал с приговором и судом. Но это же повседневное явление, когда по заказу сажают абсолютно невиновного человека — за деньги либо по звонку. И мне очень интересно, что происходит в душах людей, которые к этому причастны, которые знают, что они ломают человеку жизнь, не говоря уже о карьере. Просто интересно.

ЛГ: А мне кажется, что человек просто к этому привыкает. Так же как хирург привыкает что-то резать, что-то отрезать. Это его работа.

СУ: Нет, я бы не согласился. Понимаете, в чем дело… Я однажды попал в кабинет к начальнику пожарной охраны города Москвы. Там была карта, и на ней огоньками отмечалось, где горит. И было такое ощущение, что горит весь город. На самом деле это не так. Когда мы читаем в газетах о различных преступлениях милиции и потом видим аналогичный случай, возникает ощущение, что существует только это. А на самом деле… И, кстати говоря, выбирают специальных людей — или замазанных, или на что-то готовых. Мы же видим, что дела попадают к одним и тем же судьям и так далее.

ЛГ: Понятно.

СУ: Но тем не менее человека вынудили совершить такой безнравственный поступок, допустим — засадить кого-то. А завтра приходит нормальное дело, и он судит по справедливости.

ЛГ: Я надеюсь, что вы когда-нибудь это опишете.

СУ: ЕБЖ, как говорил Лев Николаевич Толстой. Если буду жив.

ЛГ: Это само собой разумеется. Хорошо. Вторая часть на этом заканчивается. А третью часть мы посвятим вечной теме — взаимоотношениям писателя и власти. В общем, все три темы объединим в одну.