«Дело Даниила Константинова». Победы протестного движения. О тех, для кого нет системы координат

Протестное движение — только плюсы

ЛГ: Итак, отсекли будущего сильного лидера.

ИК: Я думаю, именно так.

ЛГ: Отсекают, как вы говорите, второй-третий круг. Соответственно, те лидеры, которые сейчас есть, остаются, но остаются они ни с чем.

ИК: Они оказываются в изоляции.

ЛГ: Опять же — зачем?

ИК: Задачи тоже ясны. Во-первых, чтобы показать активу протестного движения, что любого из них может постигнуть судьба политзаключенного. Во-вторых, показать, что наиболее ярким и засвеченным лидерам протестного движения судьба рядовых активистов якобы совсем безразлична.

Вот видите — они сидят и ничего не делают. Люди мучаются, люди в камерах. А вы что-нибудь для них сделали?

ЛГ: А вы опять выводите народ на улицы.

ИК: Да. А вы провоцируете на новые столкновения. Вы подставляете молодых мальчишек и девчонок.

ЛГ: Иными словами, разводка.

ИК: Разводка, совершенно понятно. Смотрите, как обошлись с Удальцовым. Помощников — в следственный изолятор, а его — под подписку о невыезде. И давай гуляй. Продолжай выступать.

ЛГ: Мучайся совестью.

ИК: Да. Твои ребята будут там сидеть на хлебе и воде, а ты давай здесь танцуй. Логика совершенно очевидная: компрометация лидеров, отрыв верхнего звена от социальной базы поддержки и контроль за этим процессом.

ЛГ: И тут мы с вами плавно переходим к итогам протестного года. Какова ваша оценка?

ИК: Я считаю, для оппозиции итоги протестного года очень и очень позитивны.

ЛГ: В чем?

ИК: База оппозиции, база протестного движения, которая полтора года назад насчитывала тысячу или полторы тысячи человек (по всей стране), за год выросла на несколько порядков.

Конечно, это еще не «пламенные революционеры». Это люди, которые далеко не всегда понимают, чего точно они хотят, куда они идут и, главное, за кем они идут. Но уровень политической мобилизации общества несопоставим с тем, что мы имели несколько лет назад, когда казалось, что вообще ничего нельзя сделать.

ЛГ: А почему произошел такой подъем? Это что, общество просыпается, общество взрослеет? Или каждый на себе уже понял, что дальше так нельзя?

ИК: Я думаю, и то, и другое. С одной стороны, выросло поколение людей, которые рассматривают рыночную экономику, изобилие товаров и другие блага, полученные за последние десятилетия, как нечто само собой разумеющееся.

Это мы помним: где там колбаса по два двадцать? А все, уже кончилась.

ЛГ: Меня однажды спросил молодой человек лет двадцати трех: «А вы в молодости тоже джинсы носили?»

ИК: А где их можно было найти, эти джинсы? Надо было доставать через перекупщиков, через спекулянтов.

Так вот, для этого поколения все блага рыночной экономики — нечто само собой разумеющееся. Это просто ландшафт. А дальше встает вопрос о самореализации. А дальше встает вопрос о социальных лифтах.

ЛГ: То есть когда люди более-менее наелись, когда есть чего купить…

ИК: Встает вопрос о других ценностях: о самореализации, о свободе, о справедливости, наконец. А как же? Ведь человек хочет быть человеком.

Недавно кто-то очень хорошо сказал, что осмысленная жизнь — это величайшая роскошь. Так вот, новое поколение хочет осмысленной жизни, хочет чувствовать себя людьми, хозяевами своей страны, хозяевами государства.

Это поколение начинает потихоньку выходить на поверхность политической жизни. И это только начало процесса.

ЛГ: А вам не кажется, что страна сейчас делится пополам на таких людей, о которых мы сейчас говорим, и на тех, кому все до лампочки?

ИК: Даже не пополам. Скорее, одна треть к двум третям. Одна треть — то новое, креативное поколение, о котором мы только что говорили. И две трети — люди, которые в процессе социальной деградации опустились на самое дно. Не в материальном плане, а в моральном.

ЛГ: Давайте мы вторую часть на этом закончим и продолжим наш разговор уже в третьей части.