Особый взгляд

Никита Михалков, ч. 1

Павел Шипилин: Никита Сергеевич, вы упомянули о том, что собираетесь — или по крайней мере планируете — организовать мастер-класс, для того чтобы передать опыт. Скажите, пожалуйста, каким опытом поделился бы с Никитой Михалковым Михалков, который снял «Свой среди чужих, чужой среди своих»?

Никита Михалков: Терпение.

ПШ: Односложно — терпение.

НМ: Да, терпение.

ПШ: А какие-то профессиональные, человеческие… То есть жизненный опыт плюс профессиональный опыт…

НМ: Жизненный опыт и профессиональный опыт — это терпение.

ПШ: А вы видите сейчас недостатки своих прежних работ?

НМ: Я их не смотрю.

ПШ: Вы их не смотрите принципиально?

НМ: Ну, просто — улетело и улетело.

ПШ: Кино — дело коллективное. Вы каждый раз это подчеркиваете. Когда вы говорите, то используете местоимение «мы»: «мы сняли», «мы думаем», «мы планируем». Редко приходится слышать от вас «я». Мнением каких людей из своей команды вы дорожите особенно?

НМ: Это, собственно, вся та креативная — и не только креативная — часть группы, которая находится на поле боя. Это может быть оператор, это может быть композитор — например, Леша Артемьев. Это может быть Саша Адабашьян, который был на съемке, скажем, в качестве актера или не важно, как еще.

ПШ: А мнения каких людей вам недостает?

НМ: Мне недостает Паши Лебешева, конечно, который ушел. Мне недостает Толи Ермилова тоже, который ушел, — замечательный был редактор и, так сказать, товарищ. Мне недостает тех, кто ушел, кого, к сожалению, нет.

ПШ: И вам пришлось заново собирать команду? Вот сейчас как-то получилось… Вы говорили о том, что у вас команда, которая способна решить любые задачи.

НМ: Сегодня да.

ПШ: А до этого не было?

НМ: Нет, она была. Все-таки кино претерпело очень серьезное, будем так говорить, изменение, а точнее — истребление. Ушло очень много профессиональных людей. А те, кто остался, очень сильно изменили, так сказать, свою психологическую структуру. Потому что «короткие деньги», быстрые съемки, клипы, ролики… Три дня работы — деньги получил, и все. То есть нет этого стайерского навыка. Он ушел.

ПШ: У всех?

НМ: У всех — не у всех… Но ушел у тех, кто давно не занимался тем, что я лично называю «большой стиль». Но большой стиль — это стайерская дистанция, это возможность чувствовать цель, необязательно видя ее впрямую пока.

ПШ: А вы не пытаетесь предложить эти короткие дистанции, понимая, что просто людям деньги нужны, им нужно как-то жить? Вы все равно ориентируете их на стайерскую дистанцию, на большое кино?

НМ: Когда снимаешь это кино — значит, ты снимаешь это кино. Я тоже снимал рекламу — и в Италии снимал, и во Франции. Это заработок. Но это не образ жизни.

ПШ: А за творчеством каких людей вы следите? Следите внимательно, ждете новых работ? Я имею в виду коллег, необязательно из России.

НМ: Здесь это и Панфилов, и Балабанов, и Хотиненко Володя, и Хлебников, Погредский — из, так сказать, молодой части кинематографистов. Очень люблю и ценю Кустурицу. Слежу за ним и смотрю, что он снимает. Конечно, Коппола — мой хороший знакомец. Или, скажем, Милош Форман, которого я просто хорошо знаю, люблю и ценю очень. Занусси. Есть круг людей, которые меня… Такеши Китано — именно своей, так сказать, такой невероятной разноплановостью при, казалось бы, одинаковости. То есть — есть достаточно режиссеров… Но не очень много… Когда был жив Куросава, я каждую картину его ждал.

ПШ: Его можно к числу ваших учителей отнести?

НМ: Да, конечно. Я бы хотел, что бы он относился…

Никита Михалков, ч. 2

ПШ: Вы человек православный. Естественно, это чувствуется в ваших работах. Вы этого не скрываете. И вдруг православное кино снимает Павел Лунгин. Он снимает кино, демонстрируя, что он разбирается в этом. Вам не приходило в голову снять православное кино? Или вы считаете, что каждая ваша работа с элементом религии, которая проходит ниточкой…

НМ: Я считаю, что и без ниточки — это православное кино. Разве «Пять вечеров» не православное кино? Разве обязательно кресты и клобуки, чтобы было православное кино? Я, например, не считаю картину, где много крестов и клобуков, — «Царь» — православным кино. А «Остров» считаю православным кино.

Знаете, бывает так, что крестов много, а Бога нет. Совершенно не обязательно, чтобы были вокруг аксессуары православия, чтобы это было православным кино.

ПШ: Но тем не менее церковь часть вашей жизни?

НМ: Конечно. Как надеюсь — хотелось бы, — что для любого русского.

ПШ: Вы говорили о том, что против того, чтобы взрывать мечети, — вы считаете важным строительство храмов. Эта мысль видна. Вы отдаете дань участия мусульман в нашем родном Отечестве. Эта мысль о том, как уживаются православные с мусульманами, — насколько она вам близка, насколько вы хотели бы ее развить? Имеется в виду в России. Не вообще в мире. Сейчас в мире очень напряженные отношения с исламом. Но Россия тем не менее демонстрирует, что это возможно.

НМ: Россия это демонстрирует тысячу лет.

ПШ: С переменным успехом.

НМ: Что значит с переменным успехом? Понимаете, татары жгли церкви, но не разрушали веры. В отличие от большевиков, которые и церкви жгли, и веру истребляли — что, собственно, самое главное. У Дмитрия Донского в войске были татары. И огромное количество цвета русской интеллигенции оттуда.

ПШ: У Мамая были белорусы.

НМ: Как сказал Тютчев: поскреби русского — увидишь татарина. Это все мощнейшие Гончаровы. Тот же Тютчев, тот же Юсупов, Аракчеев — это все из татарских, это все оттуда.

Поэтому сплав степи и леса — он очень мощный. Вообще я считаю, что Россия — это единственный мост между Востоком и Западом. Реальный мост — больше нет таких. Потому что и восточные ветры, и западная культура — они легко, как в котле, перевариваются в России. Просто котел византийский. Как в Америке — только это другой котел. А наш — византийский.

ПШ: Ну и последний, наверное, вопрос. Как, по-вашему, вертикаль власти (я не имею в виду Россию, а вашу группу) — вы выстроили ее? Вы разумный менеджер, правитель всего, что происходит в вашей съемочной группе? Или авторитарный?

НМ: Во-первых, об этом надо спрашивать не у меня, а у моей группы. Это было бы правильно, потому что я могу сказать все что угодно: что я авторитарный или не авторитарный. Мне может казаться что-то. Поэтому я считаю, конечно, что это вопрос не ко мне, какой я.

Другой разговор, что я считаю, что без вертикали власти России вообще не будет. Просто не будет. Для меня это как образ: вот крест есть православный, и он олицетворяет для меня вертикаль власти и горизонталь культуры и экономики. И тогда это тот самый крест, которым является Россия. Без вертикали власти в России последствия абсолютно непредсказуемы.

И мало того, я вам скажу, что вообще последствия безвластия в России намного более страшны и кровавы, нежели последствия любой власти — самой жестокой, самой кровавой. Сталин, Иван Грозный… Намного страшнее результаты безвластия в России. Потому что когда есть власть и она страшна — ты знаешь, кто это. А когда ужас разливается по огромной стране из-за безвластия — ты не знаешь, откуда это. Ты сам поддаешься этому хаосу. И это трагедия не только России — это трагедия космического масштаба.