А Б В Шрифт

Бывшая заключенная мордовской ИК-14 рассказала, что собой представляет эта женская колония изнутри

Наталья МАНУЙЛЕНКОВА,

экс-заключенная ИК-14 (Республика Мордовия)

«Главное, чтоб зэк задолбался, зэк не должен сидеть на месте»

Интервью с экс-заключенной колонии ИК-14: о политических зэчках Толоконниковой и Хасис, о правилах «гигиены», когда за стирку или мытье головы можно схлопотать рапорт, о бессмысленной работе и «вылеченном» туберкулезе, которым все равно болеют.
«Главное, чтоб зэк задолбался, зэк не должен сидеть на месте» 1 апреля 2013
Студентка из подмосковного Селятино Наталья Мануйленкова провела четыре года за решеткой по обвинениям в торговле наркотиками, однако вины она никогда не признавала, даже на суде по УДО. И сейчас, освободившись из мест лишения свободы, продолжает добиваться пересмотра своего уголовного дела. Из четырех лет заключения три Мануйленкова провела в мордовской женской колонии №14 в Парце, в той самой, где отбывают свои сроки Надежда Толоконникова и Евгения Хасис. «Особая буква» уже беседовала с Мануйленковой по вопросу «нарушения» Толоконниковой режима учреждения и ее перспектив на УДО, и прогноз бывшей заключенной, что Толоконникову наказывать помещением в ШИЗО не будут, но УДО ей все равно не светит, полностью сбылся. Сегодня мы решили более подробно узнать из первых рук, что собой представляет мордовский лагерь, ставший, по сути, колонией для политзаключенных (ранее в этом же месте содержалась юрист ЮКОСа Светлана Бахмина).

Материал по теме: «Чтобы получить УДО в мордовском суде, должны быть поощрения за работу на «швейке» или за участие в общественной жизни отряда и колонии — выступления в художественной самодеятельности и так далее. Надежда Толоконникова ни к тому, ни к другому не стремится, ведет себя замкнуто и отстраненно, поэтому поощрениям у нее взяться неоткуда», — интервью с Натальей Мануйленковой о перспективах получения Надеждой Толоконниковой УДО. (ДАЛЕЕ)

Наркотики и религия

— Почему ты оказалась за решеткой?

— Я действительно употребляла наркотики и, следовательно, находилась в зоне риска. В том числе в зоне риска однажды быть подставленной и стать еще одной «галочкой» в отчетности по «раскрываемости». Так и произошло: дело против меня было инсценировано и сфабриковано органами. Провокацию преступления, которую они называют «контрольной», или «проверочной, закупкой», запрещает закон, но только так зачастую они и действуют. Это так называемые дела-однодневки, когда все делается за один день — одного человека заставляют спровоцировать другого на совершение преступления, которого он и не собирался по собственному умыслу совершать: например, на покупку наркотиков, — и сразу задерживают «преступника» за сбыт или хранение.

Это позволяет органам статистически отчитываться о борьбе с наркотиками и одновременно ничего не предпринимать для настоящей борьбы с ними, закрывая глаза на реальные каналы поступления наркотиков.

— Тюрьма сильно изменила тебя?

— Знаете, сейчас скажу, наверное, неожиданную вещь, но лично мне тюрьма пошла на пользу, в том смысле, что она разорвала круг общения, и я перестала употреблять наркотики. Я не раскрою особой тайны, если скажу, что наркотиков полно и за решеткой, и кому надо, тот найдет, но я не была особо наркозависимой — употребляла лишь от случая к случаю, поэтому самое важное, что был разорван прежний круг общения и появилось время переосмыслить свою жизнь.

В результате сегодня, когда я вернулась спустя четыре года в родные места, — иных уж нет, а те далече. Кто сидит, а кто и лежит на кладбище. В этом смысле тюрьма мне определенно пошла на пользу.

— Как условно-досрочное освобождение удалось получить?

— Администрация лагеря не возражала — имею благодарности за общественную работу: снимала документальные фильмы в студии колонии о борьбе с наркотиками, писала статьи в тюремные газеты об исправлении — в общем, занималась разной подобной квазитворческой деятельностью. Прокурор, который был против моего освобождения, из-за того что я отказываюсь признавать вину, в последний момент заболел, а его сменщик то ли недоглядел, то ли ему было все равно — в общем, слава Богу, мне повезло.

— Ты веришь в Бога?

— Ну, скажем так, я верующая, но у меня свои представления о религии. Не могу сказать, что я полностью христианка в каноническом смысле слова. Есть слишком много «но»...

— В ИК-14 есть церковь, это, пожалуй, единственная постройка на территории колонии, которая хорошо видна из-за забора…

— Да, это храм Анастасии Узорешительницы. У нас там на самом деле приятно зайти в храм. Я когда на свободе была, то очень редко в церковь заходила. А в колонии да, там часто заходила, там мне было приятно находиться.

Во-первых, там тоже осужденная дневальная есть (ну видно ведь, человек верит или не верит: либо он за поблажки работает, либо он действительно верит в Бога и поэтому при храме) — приятная девчонка, интересно было с ней поговорить. Во-вторых, батюшка был хороший — отец Евгений, но, правда, сейчас настоятель храма поменялся, теперь там отец Александр, но я его не знаю уже.

— Нередко рассказывали такие случаи, когда заключенный что-то скажет священнику на исповеди, а потом об этом узнает оперчасть. У вас не было таких прецедентов?

— Нет, у нас таких случаев не было. Отец Евгений — он был больше на стороне заключенных, чем на стороне администрации. Потому что администрация много чего запрещает. Например, раньше можно было без заявок в храм ходить, а сейчас если пойдешь без заявки туда, то на тебя будет составлен рапорт, что ты в неположенном месте находишься. А отец Евгений постоянно боролся против этого: мол, как так, если человек хочет прийти в церковь по велению души, а его в заявку не внесли… Естественно, что у него конфликты были на этой и тому подобной почве с администрацией учреждения.

Потом есть у нас церковный хор из числа заключенных, отец Евгений всегда ходатайствовал, чтобы участницам благодарности давали, чтоб в УДО это им могло помочь. А если администрация сопротивлялась, мог и в управление пожаловаться. В общем, батюшка такой был боевой. Настоящий. Молодой, лет 35 всего.

Сейчас на повышение куда-то ушел, в тюрьме больше не служит, кажется…

Толоконникова и Алехина

— В этой связи вопрос про панк-молебен Pussy Riot в ХХС — как к этому отнеслись за колючей проволокой? Особенно в свете того, что задолго до приезда Надежды Толоконниковой в Мордовию появились слухи, что она будет направлена именно туда…

— Про эту акцию, конечно, слышали. Кто-то понимал, что это политический поступок, а кто-то думал, что это глупые и безбашенные девчонки, которым нечем заняться, и потому они влипли в такую историю. Ну то есть там об этом разные мнения совершенно, так же как и на воле.

— Особо религиозные заключенные не притесняли Толоконникову из-за этого?

— Нет. Только дневальная храма говорила, что, может, Толоконникову стоит затащить сюда в церковь, чтобы она помолилась-покаялась (смеется), чтоб отпустили грехи ей. Но это шутка была, конечно. У самой Толоконниковой такого желания не было — сходить в тюремный храм. У нее вообще нет желания участвовать в жизни колонии — например, в самодеятельности.

— А Евгения Хасис принимает участие в самодеятельности?

— Ну да, хотя она больше по спортивной части. У нас летом идут всякие спартакиады, волейболы и так далее — вот она там выступает. А в художественной самодеятельности она только один раз была, на год Дракона, помню, она была трехглавым драконом, ну две головы пониже две девочки, а она была главной средней головой (смеется). У нас бывает такой костюмированный бал на каждый Новый год, и все смотрят, какой отряд самый лучший костюм сделал, — вот они тогда драконом были.

— Что о Толоконниковой говорят другие заключенные?

— Про нее уже никто ничего не говорит, ее теперь практически не замечают. Первое время был ажиотаж, потом все успокоилось. Сейчас интереса к ней уже ни у кого нет…

— Другой девочке из «PR» с окружающими повезло меньше. Почему, как ты думаешь, Марии Алехиной пришлось то ли самой проситься, а то ли ее направили в это так называемое безопасное место (я имею в виду ШИЗО)?

— То, что она в ПКТ, мне кажется, — это все от воли администрации зависит. В женских колониях абсолютно все решает администрация. То есть если бы какие-то заключенные даже и захотели что-то ей плохое сделать, то ничего бы они не смогли — их бы просто рассовали по ШИЗО моментально — и все. Поэтому я думаю, что администрация пермской колонии просто хочет избавиться от Алехиной, чтобы ее перевели куда-нибудь в другое учреждение, и потому искусственно нагнетает обстановку. Они не хотят лишнего внимания к своей зоне и постоянных проверок.

А наша 14-я колония, она типа показательная по рейтингу, по всему. Поэтому нашу администрацию проверками особо не запугаешь. 13-я колония (где Зара Муртазалиева содержалась), она через дорогу от 14-й — так на ней как будто вывеска «карантин» над входом прибита. Туда никто никогда не заходит, ни корреспонденты, ни проверки, ни комиссии — никого там не бывает, все идут к нам в 14-ю. И у нас администрация понимает, что лучше дать Толоконниковой все условия на эти полтора года, и потом, как она освободится, все постепенно вернется на круги своя, чем устраивать нездоровые кипиши и привлекать лишнее внимание, как это делают в Перми.

Материал по теме: «Чеченку Зару Муртазалиеву, обвиненную в подготовке теракта в Охотном Ряду, правозащитники считают политзаключенной, о ее освобождении хлопотало Amnesty International. Недавно Зара освободилась из мордовской колонии №13. И ей есть что рассказать». (ДАЛЕЕ)

— Алехина, кстати, она же и за права заключенных там, в Перми, поначалу принялась бороться, писала жалобы, что зимние платки зэчек слишком тонкие…

— Да, я читала. Если бы зэчки там были поумнее и, главное, порешительнее, то они бы ее лучше поддержали, когда Алехина «режим качнула» (когда еще такая возможность представится!), и все встали бы за нее, потому что платки зимние и в самом деле очень тонкие. Ну и не только в платках дело, вы понимаете…

Если в кране нет воды

— Говорят, в женской колонии во втором десятке лет XXI века нет горячей воды.

— Ну, вот представьте, нет. Баня раз в неделю — на дровах, что сами нарубили. А работа на промке каждый день. Представьте, синтепон, все это, вся продукция, а кто на меловке стоит?! А воды горячей нет, и в бараках мыться запрещено, типа антисанитарию чтобы не разводили в отрядах. Ну, естественно, женщины все равно моются, потому что только какие-то чушки не будут мыться, и за это на тех, кто моется, надзиратели пишут рапорта. За то, что женщины хотят оставаться женщинами.

То есть помылся в отряде, тебя засекли, увидели либо подсмотрели по видеонаблюдению, что ты с мокрыми волосами идешь, — рапорт, постиралась — рапорт, посушилась — рапорт. То есть там ничего нельзя.

— Там же есть какая-то комната санитарной гигиены для целей помывки?

— Да, есть и работает она до девяти часов вечера, и ходить туда ты можешь только в сопровождении сотрудника, потому что перемещение без сотрудника по территории зоны запрещено (хотя локалки в зонах по закону в РФ давно запрещены, но не в Мордовии).

Вот представьте, в колонии сейчас примерно тысяча человек, половина из них на промке работает в одну смену, вторая половина во вторую (за исключением пенсионеров и инвалидов). Ты должен отработать, сходить несколько раз на проверку-построение, успеть прибраться у себя в отряде, отработать на хозработах, если очередь пришла, и сходить до девяти вечера в «гигиену», но как ты туда пойдешь, если передвижение запрещено? У них нет логики в этом плане вообще: ты должен мыться только в «гигиене», но идти туда нельзя. По правилам ты должен позвонить в дежурную часть, попросить контролера: сопроводите меня в комнату гигиены, и контролер должен сопроводить тебя в комнату гигиены. Тысяча человек в колонии, еще раз говорю, 13 отрядов.

— А стираться тоже нельзя?

— Тем более, конечно! Стираться нельзя по той же самой причине — чтоб не разводить антисанитарное состояние. Сушиться тоже нельзя, потому что это, дескать, непременно спровоцирует туберкулез в отряде. Но возле каждого отряда находится сушилка для белья — веревки просто натянуты, но в отряд нельзя заносить даже полусухие вещи. Но сухими зимой они не смогут быть в любом случае, потому что влага замерзает — законы физики пока никак не подчиняются приказаниям тюремной администрации. А осенью идет дождь, и идет он в Мордовии по несколько дней напролет. Чем тебе поможет уличная сушилка?

Вот есть у заключенной зеленая форма, два комплекта, вот ты одну постирал и ходи во второй месяц, пока дожди не закончатся.

— И что же делают заключенные?

— Да все равно все моются и стираются, несмотря на весь этот бред, просто делают это грамотно. Всегда на «шухере» стоит человек, в задачу которого стоит кричать, если вдруг кто идет, и кричат так, что издалека слышно (смеется). И даже если кто-то не хочет мыться, то «местное самоуправление» его заставляет. Потому что от таких вонючих замарашек и появляются антисанитария и туберкулез, о котором так переживает администрация. То есть эпидемий в колонии нет не благодаря, а вопреки действиям администрации учреждения.

Но надо сказать, что и контролеры бывают нормальные. Ну вот зашли, а ты не успела что-то надеть на себя. Сидишь такая в зеленом пиджаке на голое тело с мокрыми волосами, или с тебя вообще вода стекает, или ты в пене стоишь (улыбается). Бывают нормальные люди, которые понимают, что не мыться нельзя, и они не пишут рапорта. Так брови нахмурят и уходят.

А бывают и сотрудники, которые специально «ищут рапорта», то есть ходят под окнами, караулят, когда кто-нибудь пойдет мыться. У них норма по рапортам: если рапортов мало — надо сделать больше. Смене дают такое задание на летучке: вы должны принести столько-то рапортов, и неважно, каким образом вы это сделаете. Палочная система...

— Выше мы говорили о холодных зимних платках. Допустим, они обосновали, что мыться нельзя, потому что это провоцирует антисанитарное состояние, хотя все наоборот, но платки-то почему нельзя?

— Потому что существует «форма установленного образца для осужденных женщин». У нас висит в каждом отряде два плаката, один — с летней формой, другой — с зимней. Серый уставной платок, зеленое пальто, зеленые брюки и черные ботинки — вот так все и должно быть. Они ходят и смотрят, если ты надела теплый платок, то могут подойти и сказать, чтобы через две минуты этот платок был сдан ответственному сотруднику. У тебя забирают этот платок и показывают на плакат.

— Мда-а-а…

— Ну, правда, иногда в особые морозы всем или людям с заболеваниями разрешают под уставной платок поддевать теплый, но чтоб человек от плаката все равно не отличался! Или, допустим, в 14-й колонии можно в брюках ходить, то есть у тебя есть выбор — юбка или брюки, а на «двойке» в соседнем Явасе (в ИК-2, которая для рецидивисток и… матерей с детьми!) только юбки. То есть ты не имеешь там права зимой в 30-градусный мороз на построении быть в брюках, ты должна быть только в юбке, ибо брюки выдаются только и исключительно, чтобы шить на промзоне. Так что в некотором смысле у нас немного получше, чем там.

«Главное, чтоб зэк задолбался»

— Какие еще «развлечения» устраивает администрация заведения для заключенных?

— Зимой чистим снег, плац должен быть стерильным, он как священное капище. Когда выпадает снег (а бывает, что выпадает по 20 сантиметров в сутки), с шести утра перед зарядкой зэчки начинают все сметать — и появляются большие кучи. Эти кучи несут в сумках (носилок нет) к туалету в жилой зоне, это самое «невидное» место для любых комиссий и проверок, туда все наваливается, и получается огромная куча снега.

Через несколько дней, естественно, говорят, что эту кучу тоже нужно убрать, чтобы жилзона была совершенно пустой и чистой. И все это переносится на промзону — еще метров на 200 дальше. Каждая осужденная берет сумочку — баулы такие, знаете, рыночные, клетчатые. Можно один баул со снегом вдвоем тащить, можно в одиночку. Лопатами снег загружается в баул, и все — понесли. Снег оттаскивается к туалету на промзону, туда комиссии вообще не доходят.

— Зачем все это?

— Главное, чтоб зэк задолбался, зэк не должен сидеть на месте (смеется).

— То есть, по сути, в администрации никто и не хочет, чтобы прислали трактор или грузовик за снегом, иначе придется придумывать новое занятие для зэков?

— Конечно. Зимой носим снег, а летом щиплем траву руками, потому что газонокосилки, естественно, нет, косы нет, а трава растет, и у нас должен быть аккуратненький газон. И везде, где в колонии растет трава, ее надо выщипать руками.

Однажды, когда мы ждали бывшего директора ФСИН России Реймера, решили, что на газоне нужно сделать мордовские узоры из земли, и всем пришлось перетаскивать дерн с одного места на другое: где была трава — нужна была земля, а где была земля — нужна была трава. И вот вся зона этим занималась.

— И как, получились узоры?

— Конечно, прекрасные мордовские узоры. Мы тогда за десять дней ремонт во всей колонии сделали, не то что узоры. Но Реймер так и не приехал (смеется).

— А осенью и весной что для вас придумывают?

— Ну как же! Осенью и весной задача номер один — это вычерпывание луж. Когда идут дожди, асфальт на плацу должен быть чистым и сухим — ну не то чтобы совсем сухим, но лишь слегка влажным. Поэтому берутся совочки для уборки мусора и вычерпывается вода. Всей зоной. А так как асфальт когда клали, его только ручными катками закатывали, естественно, асфальт бугристый и неровный. Поэтому процедуры вычерпывания луж повторяются через каждые полчаса заново.

— Мордовская ОНК к вам заходит?

— Пустая формальность. Если правозащитник приезжает действительно посмотреть условия, он не пойдет туда, куда его поведет администрация. Могу сказать, куда надо сходить инспекции: у нас в колонии в жилой зоне находится общественный, такой классический деревенский туалет, а через десять метров от него находится пекарня, где пекут хлеб и булки не только в зону, но еще и за зоной его продают. И ты стоишь где-нибудь посредине, и смотря с какой стороны ветер подует: с этой стороны подул — булками запахло, с этой стороны ветер — понятно чем.

Где логика в таком расположении объектов? Зачем строить туалет рядом с пекарней или пекарню рядом с туалетом?! Поэтому если будете с проверкой в ИК-14 — не идите, куда вас ведут, сходите проверьте, где там туалеты находятся…

— А в бараках туалеты есть? Или все удобства только на улице возле пекарни?

— В каждом отряде есть туалет, но туда никто почти не ходит днем. Почему? Потому что если какая-то очередная бессмысленная комиссия, то в «отрядном» туалете должно пахнуть хлоркой, и только хлоркой, а вы представляете, 100 человек в отряде?! Поэтому большинство ходит в этот уличный туалет, а те, кто в смену на промке, — в свой «промышленный». Ну а ночью пользуются теми, которые в отряде, да. Ночью комиссий, к счастью, не бывает.

«Чтобы не было туберкулеза, воруем ложки»

— Как с медицинской помощью в учреждении?

— Очередь отстоишь, таблетку от головы дадут, при них выпьешь и пойдешь дальше. Если с воли засылают какие-то специальные лекарства, то нужно, чтобы был приложен сертификат препарата, документ из аптеки — чек, что лекарство было куплено в аптеке, а не абы где. И когда все это присылают, лекарство попадает к местным медикам, у которых твой препарат и хранится, и принимаешь ты его только из их рук.

— Как насчет туберкулеза?

— Туберкулез гуляет, ну вот сейчас, может, поменьше, а летом сильно гулял. У нас по «скорой» увозили людей. Температура у человека держится, всем же сначала плевать, а потом бац… и распад легких. Раз в полгода машина приезжает, делают флюорографию, но с нее толку нет. У одной из девушек, у которой распад легких был, — ей сделали флюорографию, но она ничего не выявила. А буквально через месяц у нее температура, и увезли ее в тубанар.

— Туберкулезных больных в какой-то один отряд распределяют?

— Нет, куда попадут, они есть во всех отрядах.

— А почему администрация их не собирает в один отряд?

— Потому что это «вылеченный» туберкулез. Потому что единственное место в мире, где вылечивают туберкулез, — это ЛИУ-3 Мордовия (лечебно-исправительное учреждение. — Ред.), через которое все туберкулезные заключенные, прежде чем попасть в обычную мордовскую колонию, проходят. Там так и говорят: «излеченный туберкулез».

И более того, если раньше ты в отряде имел свою ложку, свою кружку, свою тарелку и ты все мыл сам, то теперь это все запретили. Ты идешь в общую столовую, тебе выдают поднос и в казенные тарелки накладывают казенную еду, льют компот в казенные кружки, дают казенные ложки. Но! Вы же помните, что в колонии нет горячей воды, поэтому «хозовская» посуда моется только холодной водой. У них вроде есть какая-то дезинфицирующая жидкость, но тем не менее. Естественно поэтому, что ложки воруют, — потому что, извините, «туб»! ВИЧ ладно, он не передается, но «туб»…

— А домашние животные были у вас там?

— Да, кошки, они сами к нам приходят в добровольное заключение (смеется). Их потом периодически отлавливают и в мешки собирают на вынос за территорию. Кошачья охота происходит так же по «палочному» принципу: чтобы к вечеру у каждого ответственного сотрудника, которому поручено, было по три пойманные кошки и ни кошкой меньше. Тут начинается настоящая пионерская зарница. Девки бегают с котами за пазухой, прячут их от облавы. Заходят сотрудники и котов ищут, где они обычно бывают, — а котов нет. Они в одну секцию, а ты с этим котом в другую, или спрячешь его в коробку, если вынести не успели. И водичкой его поливаешь, чтоб вылизывался — пока вылизывается, молчит, а ты сидишь такая улыбаешься с невинными глазами и молишься про себя: «Только молчи, гад, только молчи!..»


Материал подготовили: Алексей Барановский, Александр Газов

Комментарии

Ободзинец
Не приведи,Господь!
Для добавления комментария необходимо войти на сайт под своим логином и паролем.