Особое мнение

Алексей Симонов: проблемы гласности в России, ч. 1

Существует всеобщее заблуждение, и мы его тоже не избежали: все пытаются понять, как обстоят дела со свободой слова в России.

Никак. Никакой свободы слова не существует.

Свобода слова — это линия горизонта. Это некая воображаемая линия той свободы, к идеалу которой движется все человечество, включая Россию. Вопрос заключается в том, кто и насколько к ней приблизился. Какова дистанция между тобой и этой линией мечты.

У нас она огромная. У нас даже президент не понимает разницы между свободой слова и гласностью. Совсем недавно, в конце апреля, в интервью норвежской газете он заявил, что не хочет обсуждать проблемы гласности, потому что это такой советский паллиатив и этот термин очень пахнет Советским Союзом. Совершенно не отдавая себе отчета в том, что свобода слова в стране недоступна ему в неменьшей степени, чем мне, вам или кому-нибудь другому. Потому что слова, которые мы произносим, реализуются в реальную жизнь.

Свобода слова в идеале состоит из гласности, слышимости. Быть услышанным — принципиально важно. Представьте себе, насколько много президенты произносят слов, которых никто не слышит. Не слышит даже их ближайшее окружение. Поэтому говорить о свободе слова я не буду.

Я буду говорить о гласности в стране. Она есть. Этот феномен, доставшийся нам на самом деле совсем не из советских времен, уходит корнями в реформы Александра Второго — на мой взгляд, величайшие судебные реформы. И оттуда пошли слова «гласный» и «гласность». И они были подхвачены и использованы Горбачевым. И слово «гласность» стало на сегодняшний день международным, что на самом деле хорошо.

Но хорошо — это не значит, что оно везде одинаково. Оно по-разному хорошо в разных странах.

Алексей Симонов: проблемы гласности в России, ч. 2

На сегодняшний день системного наступления на гласность нет. То есть есть ощущение наверху, что все уже выучили те правила игры, которые Кремль им навязал, и чувствуют себя в них достаточно уверенно. То есть уже примерно знают, что можно, и примерно знают, что нельзя. И естественно, по естественному человеческому свойству пытаются «нельзя», как говорится, раздвинуть так, чтобы достать до степени «можно».

В эту зону сейчас попала и история с Михаилом Борисовичем Ходорковским. Именно в эту зону. То есть нет внятных сигналов сверху, что этого нельзя. Поэтому пока, если вы обратите внимание, там, где это появилось впервые, это в известной степени робко. Они идут таким путем нащупывания: «А вот это вот можно, а? Можно, смотри-ка! А, пока еще можно. А давай еще». На сегодняшний день мне кажется, что мы переживаем именно такую ситуацию.

А вообще в стране крайне неблагоприятный климат для гласности. Потому что, в сущности, вся провинциальная пресса отдана местной власти. Местная власть при отсутствии выборов, при отсутствии сколько-нибудь серьезной состязательности, при отсутствии реальной партийной состязательности (по большому счету региональная власть заинтересована в хвалебности прессы) задает интонацию, и климат становится невозможным.

На сегодняшний день чувство собственного достоинства сохраняют, по-моему, десятка полтора изданий в России целиком. И пять-шесть сотен реально пишущих журналистов. Это еще пока сохраняется. То есть даже в изданиях, которые уже легли под власть, есть и сохраняются люди, которые время от времени поддерживают в самом издании или на канале чувство собственного достоинства, высказывая мнения, мягко говоря, не совсем связанные с общепринятыми. Вот, в сущности, ситуация, о которой вы меня спросили.

Алексей Симонов: проблемы гласности в России, ч. 3

Только вчера выступала ивановская газета «Иваново-пресс», на которую, по-моему, подано три или четыре иска по экстремизму за то, что они написали для граждан правила безопасности при общении с милицией, которые начинаются с пункта первого: увидишь милиционера — перейди на другую сторону. Если бы милиция подала иск об оскорблении, то еще было бы понятно, а на них возбудили дело по 282 статье — по экстремизму.

Нынче в стране экстремизмом называется несогласие с мнением начальства, высказанное в резкой или иронической форме. То есть в форме, не совпадающей с канцеляризмом. И все, больше ничего — ты уже экстремист. Я, например, регулярно, как только открываю рот, так становлюсь экстремистом.

Еще пример. В Абакане девочка-корреспондент увидела, как чиновник обижает ветерана войны. И об этом написала. Он вызвал девочку, вызвал редактора газеты, вызвал учредителя этой газеты и всем троим предложил уволиться. Начался крик. Девочку и учредителя оставили, а редактору предложили уйти.

На мое довольно резкое письмо мэр ответил вежливым, я бы сказал, уникальным письмом, написанным от руки. Где он полностью выражает полную солидарность со своим решением. Во-первых, он считает его принятым естественным путем, во-вторых, он объясняет, что редактор был слишком молод и что девочка была совершенно не права, но ее оставили. Короче говоря, он ни на секунду не усомнился в правильности своей точки зрения. Он просто, поскольку я лицо уважаемое, выразил мне свое уважение, чтобы я тоже понимал, как он прав.

Алексей Симонов: проблемы гласности в России, ч. 4

Я глубоко убежден в том, что народу не нужна гласность. На самом деле больше всего виновата сама журналистика, которая в свое время, совершенно забыв о всяком народе, бросилась сама утверждать свое место в иерархии ценностей новой власти, доказывая, что она и есть четвертая власть. И, соответственно, это гибельно сказалось на ее популярности. Так что на самом деле это не такая простая история.

То, что сегодня это не нужно, — это еще не свидетельство того, что не нужно вообще. Это просто процесс длительного лечения, которое, на мой взгляд, еще даже не началось.